Город мертвецов и другие истории (сборник) - Иван Грачев

Девочка гладила питомца, проливая на него слезы и поток утешительных слов, и одну-единственную просьбу к богу, о существовании которого она знала из книг. Она просила того, кто, в ее понимании, был существом, способным исполнить желание, о том, чтобы ее крыс скорее перестал кричать и выздоровел, но ничего не помогало.

Наверху раздался голос матери. Она пришла с работы.

Девочка вся дрожала, прикрывая рот своему другу, боясь, вдруг, если мать узнает, что дочь не выкинула заразного питомца, это рассердит ее, она просто бросит его умирать на помойке.

В какой-то момент, наиболее жестокий, все остановилось. Звуки затихли, время превратилось в густой туман. Может это произошло из-за пелены слез, застилающих глаза девочки, но она почувствовала взгляд малыша в ее руках на себе. Он перестал кричать, его глаза были едва открыты, что лишь сквозь маленькие щелочки он умоляюще смотрел на хозяйку и на друга.

Ощущение исчезло. Малыш снова захотел кричать, и девочка, отвернувшись в сторону, роняя на землю десятки слез, сжала свои маленькие кулачки крепко-крепко…

Она даже не услышала хруста за стеной своего плача.

– Когда я поднялась наверх, мать не поинтересовалась, почему я все в слезах и грязи. Она готовила ужин и просила не мешать ей. За окном сгущались сумерки и, одевшись, я вынесла под курткой тело своего питомца.

На улице бушевал ветер. Не ураган, но все же достаточно сильный, чтобы девочка испугалась, что ее унесет прочь от ее крепости. Но план уже сформировался в ее голове, и она не намерена была отступать.

Короткими перебежками от куста к дереву и дальше, она обогнула дом до безветренной стороны. Там, выкопав ладошками яму, достаточную для успокоения своего любимца, похоронила его. И, когда дело было сделано, она поняла, что произошло только что.

Смерть друга освободила ее из уз страха перед окружающим миром. Она выскочила прямо в объятия ветра, сейчас девочка хотела, чтобы ее унесло прочь, далеко-далеко, где всегда ночь и где можно кружиться под музыку ветра бесконечно. Каждый миг нескольких минут девочка наслаждалась тем обилием шума, что окружал ее и резал слух, но был таким желанным. Каждый шаг по мягкой и податливой земле вызывал желание сбросить обувь, чтобы почувствовать холод ногами.

– Это было прекрасно. По иронии судьбы, один из страшнейших дней моей жизни, стал же и счастливейшим.

Мы шли обратно, с той же скоростью, взявшись за руки. Я чувствовал, какие эмоции бушуют в ее душе всем своим телом, от ушей до кончиков пальцев, которые она сжимала своей ладошкой.

– Через семь лет, когда мне исполнилось четырнадцать, несчастье приключилось и с матерью. Я смотрела в окно и видела, как она, в свой выходной, работает в саду, ее это успокаивало, а может, даже давало смысл в жизни. Как будто цветы и прочая зелень требует куда большего ухода, чем больная дочь, обреченная всю жизнь провести в стенах. Внезапно, она схватилась за сердце и упала навзничь. Я видела это собственными глазами, но ничего не могла поделать. Гадкое солнце даже не пряталось за тучей. Я видела тело матери размером со спичечный коробок. Я набрала все известные номера телефонов, но никто не отзывался. Лишь спустя два часа бесконечной паники и отчаяния, я, посреди жаркого лета, вышла на улицу в нескольких куртках с дождевиком поверх всего этого уродства, чтобы не зажариться на солнце. Но было уже слишком поздно…

Ее слова были ужасны, ужасны настолько, что мои грехи были лишь песчинкой в часах размером с тем, что ей довелось пережить. Она перестала говорить, поставила точку, не рассказывая о том, как она жила после всего произошедшего, не добавила ни слова о том, чем занимается, и что ее мучает.

Лишь рассказ о прошлом, послуживший мне опорой, которая помогла совершить лишь один-единственный шажок к ней в голову. Этого оказалось достаточно, что влюбить меня по уши.

Я смотрел на ее блестящие глаза, полные слез, на хрупкое тело и понимал, что с ней нам не суждено быть вместе из-за того, ведь мы уже знаем друг о друге слишком много. Но я мог надеяться на взаимность с ее стороны.

Я притянул ее поближе и осторожно прикоснулся, не поцеловал, а лишь слегка приложил свои губы к ее губам. Почувствовал вкус ее слез и вдохнул частое дыхание.

Она хотела меня поцеловать, но я чувствовал то, что и ей открылось понимание того, как наши отношения становятся слишком больными друг для друга. Она прижала свою щеку к моей, и это прикосновение сказало мне больше чем тысяча любых слов, липнувших к языку.

Молния сверкнула, гром затих, и так же неизбежно она отстранилась от меня.

На ее лице улыбка была подобна лезвию бритвы, тонкая, жестокая, терзающая мое тело. Страх, что она со мной лишь играет, пробудился неожиданно, ведь я не задумывался раньше об этом.

Немного совладав с собой, я сказал:

– Что ты хочешь, чтобы я сделал для тебя?

– А разве ты должен что-то совершать? Это необходимо? – снова тихий спокойный голос.

– Я хочу быть с тобой до самого конца. Пока мы не поймем, что дальше будет лишь смерть, и ради этого я готов сделать все, что угодно.

На миг, как от дуновения ветра, ее взгляд дрогнул, когда прозвучало слово «смерть», несмотря на то, что наш оконченный разговор только и шел о ней. Это было странно, даже неуютно. Ее мысли были недоступны мне, но что-то ее задело,

Спустя некоторое молчание, она ответила:

– Я хочу, чтобы мы с тобой притворились кем-то другим. Только так у нас есть шанс узнать друг друга лучше. Ты помнишь, в тот день, когда мы встретились второй раз, я задержалась перед одной дверью?

Я лишь молча кивнул, понимая, что говорит она о ресторане «Le goût vers la vie», об острове прошлого в серых тонах настоящего.

– Там мы можем стать кем угодно. Ты можешь быть моим братом, любовником или мужем. И лишь один танец расскажет нам больше, сделает нас похожими.

Последний танец

Дверь распахнулась, а яркий свет ослепил глаза, они, уже привыкшие к черно-белому фильму, не были подготовлены к такому удару. Цвета всех оттенков золотого окружали нас повсюду, музыка сочилась сквозь анфиладу впереди, звала к себе навстречу. Швейцар приветливо улыбнулся и, ознакомившись с наличием наших имен в списке гостей, подозвал девушку из гардероба.

Я помог своей спутнице, которая назвалась Лилиан в этот вечер, снять пальто. Ее аккуратная прическа, уложенная волнистыми прядями набок, и темно-синее коктейльное платье сразу же привлекли мое внимание. Она была совершенно иной, настолько сильно отличалась от девушки, которая рассказывала мне об ужасных вещах и прижималась со слезами на глазах. Мне стало не по себе от мысли: «Неужели она все это время лишь играла со мной?» С какой умелой грацией она двигалась, разговаривала сейчас, все это придавало ей шарм светской львицы, но все-таки оставляло сомнения об ее истинной природе.

Я скинул собственное пальто и передал его даме, явно недовольной моим временным ступором.

– Позвольте, господа, я провожу вас к столику, – сказал внезапно появившийся из ниоткуда молодой официант.

Лилиан подала мне свою правую руку, и мы направились за проводником.

Роскошь окружавшего нас антуража поражала своей вычурностью и необыкновенной красотой. Я никогда раньше не видел столько картин, золоченых узоров на изумрудного цвета стенах, резных рам вокруг огромных зеркал, отполированных до такого безупречного блеска, что, казалось, будто ты смотришь сквозь окно в соседний проход, где, как нельзя кстати, проходят твои двойники.

Я никогда раньше бы не подумал, что внутри насквозь пропитанного мраком и суетой города находится такое изысканное и не вписывающееся в реальность место, похожее на дворец давно забытых правителей.

За анфиладой угадывался поворот в зал, свет оттуда плясал на стенах, его очень выгодно поглощали люстры со свечами над головой.

Когда мы повернули налево и увидели обеденный зал, я почувствовал, как кисть моей спутницы невольно сжала мою руку. Ее глаза расширились от удивления и восторга. Мне и самому стало немного не по себе – словно я обманом попал в место, куда мне запрещали идти всю жизнь. Было преступлением даже просто смотреть на всех этих людей, на украшения, окружавшие каждый столик, каждый декоративный элемент.

В правой части зала располагались круглые столы с белоснежными скатертями, огромными букетами неизвестных цветов, которые пахли так тонко и ароматно, что создавалось впечатление, будто они же и являются фирменным блюдом.

Столов было больше двух десятков – настолько большим была эта часть помещения. Но занятыми оказались не больше семи, что немного обескураживало, но все-таки успокаивало – ведь было бы глупо сделать что-то не так перед куда большим количеством посетителей. Все мужчины были в смокингах, и я, на секунду забыв о своем, немного опешил, почувствовав себя голым. Но нужно было идти дальше.